Камов и Каминка - Страница 78

К оглавлению

78

Каминка робко поднял глаза: весь небосвод от края до края был усыпан легкими серебристыми звездочками. Поблескивая в свете сияющих огней тель-авивских небоскребов и уличных фонарей, снежинки медленно и торжественно спускались с черного, как театральный задник, бездонного летнего неба. Но тут зазвучала грациозная, учтивая, словно глубокий поклон, мелодия. Она была исполнена простого бесхитростного очарования, что бывает в случайной улыбке юной девушки, и той легкой, еле заметной грусти, которая неизбежно присутствует во всем лучшем, что только может быть в жизни. Эта нежная мелодия откуда-то была ему знакома. Он нахмурил брови и вспомнил стихающий гул голосов, исчезающее в свете гаснущих огней золото бельэтажа, первое движение начинающего открываться занавеса… И вдруг увидел себя, маленького пятилетнего мальчика с распахнутыми глазами, с тянущимся вперед из белого батистового воротничка стеблем шеи, с черным бантом у бьющейся между ключиц жилки, тонкими пальцами вцепившегося в бархатные подлокотники кресла ложи первого яруса в ожидании чуда, которое непременно должно сейчас произойти…

Вступили трубы, и под их маршевый призыв снежинки, закрутив лихую широкую спираль, взметнулись кверху, но тут ухнули контрабасы, и белый рой пугливо метнулся в сторону и рассыпался. Тысячи звездочек разбежались в разные стороны, однако тут же опомнились, собрались и кокетливо запрыгали, задирая свои маленькие ножки на манер легкомысленных девушек из «Фоли Бержер». Это было так забавно, что Каминка рассмеялся, тем более что он хорошо знал, что никаких ножек у снежинок нет и быть не может, но вот же, пляшут, он сам это видит, и он смеялся счастливым детским смехом, о своей способности к которому не подозревал даже. А тем временем широко разлилась волна арф и из нее, словно из морской пены, поднялась торжественная строгая тема. Скрипки несли ее все выше и выше. Грянули тромбоны, и небо взорвалось белым фейерверком, разлетевшимся во всю ширь небосвода. Каминка ахнул от восторга, а когда, вслед за хрустальными колокольчиками и тревожными вскриками скрипок, из темным огнем вспыхивающих зигзагов виолончелей и светлых лучей флейт и волторн стал подниматься, строиться, тянуться вверх контрфорсами, арками, аркбутанами собор высоких детских голосов, Каминка почувствовал, что по щекам его течет не пот, а слезы. Они текли и текли, хотя музыка уже стала совсем другой. Арфы благородным жестом послали приглашение духовым, к духовым присоединились скрипки, скрипкам ответил гобой, а потом одним широким властным движением виолончели закрутили всех их в ритме самого прекрасного, самого пьянящего, самого летящего в мире танца. Не касаясь земли, кружились в черном небе снежинки. Каминка плакал, и с этими слезами выливались, исчезали из его души горе, боль, страх – все то, что мучило его долгие, долгие годы…

Снежинки кружились, сплетались в замысловатые фигуры, разбегались в разные стороны, увертывались и тут же возвращались в объятия друг к другу. Всполох литавр, звонкая трель треугольника выхватили из темноты юную девушку, присевшую в глубоком реверансе, и юношу с левой рукой на бедре и правой, поднятой вверх. Каминка услышал раскат аплодисментов и вспомнил, что эту девушку зовут Маша, а как же звали ее спутника, вот этого красавца, стоящего за ней, того самого, который спас ее от ужасной напасти, как же его звали?

Но тут раздался оглушительный взрыв литавр, снежинки взмыли вверх, и вместе с ними взлетели дома, фонари, автомобили, люди, и теперь кружилось все: и киоск, и пальмы, и море… И столько радости, столько пьянящего веселья, торжества жизни было в этом кружении, что все существо Каминки растворилось в этом победоносном вихре, уносясь вместе с ним все дальше и дальше…

Эпилог

Розовыи утренний свет заливал высокие холмы. Ночью здесь было прохладно, и поэтому трава еще сверкала бусинками росы, и фруктовые деревья с виноградниками, усеявшие окрестные склоны, радостно улыбались этому, еще не превратившемуся в безжалостный и жесткий, до поры ласковому, нежному свету.

Крепко сбитая, коренастая девушка с круглой шапкой пружинистых, непокорных волос и раскрасневшимися щеками, держа в руках кисти, напряженно вглядывалась в пейзаж. Холст, стоявший на этюднике, уже был проложен краской, цветовая гамма настроена, и сейчас она упрямо пыталась привести в соответствие широкие виолончельные арпеджио холмов с ксилофонным стаккато деревьев. Она не забыла слова мэтра Поля: «По двадцать минут, пока кровь не брызнет из глаз, я вглядываюсь в пейзаж, прежде чем сделать один мазок» – и теперь, нахмурив лоб и сдвинув брови, сверлила своими синими глазами еще не вполне очнувшийся от ночного сна, привольно раскинувшийся перед ней ландшафт. Слева от нее высилась фиолетовая громада Хермона, справа в лазоревое небо уходил розовый клиф высокой скалы, а за ней зеленый бархат горы был прострочен белыми стежками домиков самого северного городка страны Метулы.

Девушка сполоснула кисти, вытерла их старой газетой, кинула ее в пластиковый мешок и яростно атаковала холст. Легкий утренний ветерок шевельнул пластиковый пакет. Смятый газетный лист выпал из него и, смешно подпрыгивая, покатился вниз по холму, пока не застрял между двумя большими камнями разделом «Происшествия» кверху. Подтеки синей краски масляным темным окаемом жирно растеклись по бумаге, и из всех сообщений нетронутым остались всего лишь несколько строк:

...

«…на улицах Акко.

Вчера утром на тель-авивской набережной было найдено мертвое тело неизвестного человека. Пресс-атташе полиции заявил, что документов на теле не обнаружено. Наиболее загадочным и пока необъяснимым, если учесть накрывший центр страны хамсин, является тот факт, что, как установлено судебно-медицинской экспертизой, причиной смерти является тяжелое обморожение, т. е. пострадавший замерз насмерть. Полиция ведет расследование.

78