Камов и Каминка - Страница 52

* * *

В середине восьмидесятых художник Каминка получил студию в парижском международном центре искусств «Ситэ». Через какое-то время судьба вместе с еще несколькими выходцами из СССР свела его с Кляйманом, точнее, уже с Кляем. Дела у того шли отлично. Он широко выставлялся, а жена его Кира издавала на трех языках интеллектуально-провокационный журнал «Матадор». Кляй, у которого только что открылась выставка в «Отель де Билль» – одном из самых престижных залов Парижа, – был в хорошем настроении. Они сидели на левом берегу в кафе «Паллет», неподалеку от Академии художеств, и Кляй щедро делился с бывшими компатриотами советами:

– Главное, чтобы имя звучало. Все время. Любой ценой. Хвалят, ругают – безразлично…

За то время, что художник Каминка его не видел, Кляйман заматерел, у него появилось брюшко, но все так же упрямо выпирал квадратный подбородок, все так же блестели черные глаза, все так же вперед по-бычьи была выдвинута голова.

– И ничего обычного, ничего стандартного. Вот у меня в мастерской – земляной пол. У единственного! Не было журналиста, который про этот пол не написал. А что? В центре Парижа – земляной пол! Да, говорю, земля-то она из России и еще из Израиля. Из Иерусалима. – Он улыбнулся Каминке. – Так сказать, две родины. И я, как Антей, черпаю из них свою силу, свое искусство. Не пытаюсь под этих французов косить. У них свое, у меня свое. Человеческое достоинство, мальчики.

– Скажи, Кляй, – уважительно спросил кто-то из художников, – а как тебе удалось в «Отель де Билль» выставку пробить?

– Атак. Роман. Любовь. С секретаршей Ширака. Она, признаться, грымза. Старуха. Но приходится идти на жертвы. Я ее деру, она подо мной разваливается, а я продолжаю и думаю об искусстве.

– Ну ты, Кляй, даешь, – восхитился художник Каминка. – Какой ты художник, еще можно спорить, но в этом деле, – он сделал жест средним пальцем, – ты настоящий сперматозавр! У меня бы, – подумав, добавил он, – у меня бы не встал.

– Не встает, вот и сиди в говне, – отрезал Кляй.

К этому времени Кляй жил на два дома, вернее, на две страны. Пару лет назад он неожиданно для всех объявил себя родоначальником еврейского искусства и совершил алию в Израиль. Его новое направление называлось «кабаларт» и основывалось на каббалистических знаках, формулах и таблицах, в которых он время от времени помещал написанное ивритскими буквами русское слово, короче всего обозначающее мужской детородный орган. Первым делом он создал группу под названием «Шор а бар». В группу вошло несколько преданных хасидов Кляя и пара художников, как рыбки-прилипалы рассчитывающих поживиться возле крупной акулы. Группа занималась перформансами, выставками, но свое время Кляй в основном тратил не на разработку акций, хотя всегда появлялся там в качестве вождя группы, а на написание текстов: манифестов, статей и прочего. Все это он публиковал в своем журнале «Матадор», средства на которые сумел выбить из израильской организации профсоюзов под названием «Гистадрут». Секретарю «Гистадрута», бывшему киббуцнику Шломо Зингеру, было лестно знакомство со знаменитым художником, и репутация мецената, патрона искусств и литературы также грела его любвеобильное еврейское сердце. Главным редактором остропровокативного журнала, посвященного проблемам современного искусства и литературы, стала Кира Овсяннико-Куликовская. Однажды они в сопровождении нескольких человек зашли на выставку к художнику Каминке. Посмотрев по стенам, Кляй сказал:

– Ну чем ты занимаешься, Каминка? Ну, красиво, ну, технично, но к чему все это? Это же все ваниль, нафталин! Время летит, спешит, и, если ты хочешь быть замеченным, надо лететь вместе с ним… Но ты ведь у нас пешеход, верно?

Художник Каминка покорно кивнул головой.

– Романтик сраный. Он сделал, видите ли, хорошие работы. Знаешь, Каминка, сколько хороших работ в мире за последние три тыщи лет накопилось? Сотни тысяч! Миллионы! Ну так будет их еще на два десятка больше. А толку что? Кому они сегодня нужны? Сотне занафталиненных романтиков вроде тебя?

– А Чаплин? – вдруг ни с того ни с сего брякнул художник Каминка. – Вот сто лет прошло, а он так и остался абсолютом и никто…

– Господи! – в сердцах воскликнул Кляй и выпятил нижнюю челюсть. – Да ты неисправим! Пойми, важно не то, что хорошо и что плохо, а только то, что идет в ногу со временем, важно только то, что происходит в настоящую минуту, сейчас! – Он топнул ногой. – При чем тут какое-то дурацкое «абсолютное» качество? Что это такое? Кто и на каких основаниях его определяет? Абсолют – это то, что происходит сейчас. Завтра будет другой абсолют, и если ты хочешь быть истинным художником, то плюнешь на тот, которому служил сегодня, и начнешь служить новому. Нет ничего более относительного, чем абсолют. Если сегодня пластиковая тарелка говорит сердцу человека больше, чем севрский фарфор, то абсолют – это сраная пластмасса! Если мир – бордель, то абсолют – проститутка, желательно дорогая; если время – говно, абсолют – говно, желательно стопроцентное! Сегодня важно не то, что когда-то делал твой Чаплин, а что и как делает наш с тобой современник Вонючкин! И пахнуть от него, в соответствии с духом времени, должно не духами, а дерьмом. И кстати, твой Чаплин, в свое время он-то и был тогдашним Вонючкиным! Когда будут писать книги о нашей эпохе, про Чаплина не напишут, потому что его здесь попросту нету. И про тебя не напишут, потому что ты время презираешь. А о Вонючкине напишут, потому что он здесь и сейчас, и занимается не какими-то там абсолютами, а конкретными проблемами конкретного времени и говорит о них не любезным тебе языком Пушкина и Державина, а языком этого времени, языком убогим, жалким, претенциозным. Но именно поэтому Вонючкин останется в истории, а ты со своим «абсолютным» чистоплюйством останешься за бортом. – Кляй сплюнул художнику Каминке под ноги, погрозил ему пальцем. – Со временем, Каминка, шутки плохи. Оно не прощает. Оно всегда, ты слышишь, дурак, всегда выигрывает. Быть – значит быть на стороне победителя. А это значит говорить на языке своего времени, даже если это волапюк, от которого тебя тошнит. Не хрен строить из себя принципиальную цацу, тоже мне: умри, но не давай поцелуя без любви! Нет, голубчик, времени надо подмахивать, меняться вместе с ним, всегда балансировать наверху на верхней точке вертящегося колеса, а не удержишься, не захочешь, оно тебя уничтожит, раздавит. Сегодня ты белый, время прикажет – станешь красным, зеленым, в клеточку!